Давно забытые, под легким слоем пыли,
Черты заветные, вы вновь передо мной
И в час душевных мук мгновенно воскресили
Все, что давно-давно утрачено душой.

А.Фет «Старые письма»

           Она — дочь мелкого помещика, обрусевшего серба. Он — романтик, поступивший на военную службу чтобы вернуть фамилию и дворянство. Когда они встретились, ей было 24, ему — 28 лет. В марте 1849 года Фет пишет другу детства, что встретил существо, которое любит и глубоко уважает, «идеал возможного для меня счастья и примирения с гадкой действительностью. Но у ней ничего, и у меня ничего...».

             Любовь бесприданницы и офицера без состояния могла только усугубить положение двух бедняков. Это значило бы для него навсегда похоронить будущее в убогом гарнизонном прозябании с кучей детей и преждевременно увядшей женой. И любовь Фета отступила перед прозаическим расчетом. Позже он напишет автобиографическую поэму «Сон поручика Лосева», в котором их роман с Лазич изображен с реалистической конкретностью. Поначалу комически поданный вопрос: «Брать или не брать дьявольские червонцы?» — оборачивается важнейшим при выборе дальнейшего жизненного пути. Как поступил поручик Лосев в поэме остается неизвестным. Но мы знаем, как поступил поручик Фет.

           В своих воспоминаниях он пишет: «Чтобы разом сжечь корабли наших взаимных надежд, я собрался с духом и высказал громко свои мысли относительно того, насколько считал брак для себя невозможным и эгоистичным». Она ответила: «Я люблю с Вами беседовать без всяких посягательств на Вашу свободу». Мария все понимала и не осуждала Фета. Она любила его таким, каким он был, любила бескорыстно, безоглядно и самоотверженно. Любовь была для нее всем, в то время как он расчетливо и упорно шел к своей цели: получение дворянства, достижение материального благополучия...

         Чтобы не компрометировать девушку, Фет должен был с ней расстаться. «Я не женюсь на Лазич», — пишет он другу. — «И она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений. Она передо мной чище снега...Этот несчастный гордиев узел любви, или как хочешь назови, который чем более распутываю, тем туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил». Разрубила жизнь. 

          Вскоре полк переводят в другое место. Фет отбывает на маневры, а осенью полковой адъютант Фет на свой вопрос о Марии услышал от приятеля изумленное: «Как! Вы ничего не знаете?!» Собеседник, пишет поэт, смотрел на него диким взглядом. И, после паузы, видя его недоумение, прибавил: «Да ведь ее нет! Она умерла! И, Боже мой, как ужасно!» Ужасней смерть и впрямь вообразить себе трудно: молодая женщина сгорела. Заживо...

         Случилось это так. Отец, старый генерал Лазич, не разрешал дочерям курить, и Мария делала это украдкой, оставаясь одна. «Так, в последний раз легла она в белом кисейном платье и, закурив папироску, бросила, сосредоточившись на книге, на пол спичку, которую считала потухшей. Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла опустившееся на пол платье, и девушка только тогда заметила, что горит, когда вся правая сторона была в огне. Растерявшись, она бросилась по комнатам к балконной двери, причём горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет. Думая найти облегчение на чистом воздухе, Мария выбежала на балкон, но струя ветра еще больше раздула пламя, которое поднялось выше головы...»

          Фет слушал, не прерывая, без кровинки в лице. Спустя сорок лет он слово в слово воспроизведет этот страшный рассказ, завершив им, по сути, свои воспоминания.

              Но существует и другая версия случившегося. Вскоре после рокового объяснения с Фетом Мария, надев белое платье — его любимое, — зажгла в комнате сотню свечей. Помещение пылало светом, как пасхальный храм. Перекрестившись, девушка уронила горящую спичку на платье. Она готова была стать любовницей, сожительницей, посудомойкой — кем угодно! — только бы не расставаться с Фетом. Но он решительно заявил, что никогда не женится на бесприданнице. Как признавался поэт, он «не взял в расчет женской природы». «Предполагают, что это было самоубийство», — писал наш современник, поэт Е. Винокуров

             Было ли это самоубийством? Если да, то она убила себя так, чтобы не затруднить жизни любимому, ничем не отяготить его совесть, — чтобы зажженная спичка могла показаться случайной. Сгорая, Мария кричала: «Во имя неба, берегите письма!» И умерла со словами: «Он не виноват, виновата я». Письма, которые она умоляла сохранить — это фетовские письма, самое дорогое, что у нее было... Письма не сохранились. Сохранились стихи Фета, которые лучше всяких писем увековечили их любовь..

Томительно призывно и напрасно

Твой чистый луч передо мной горел,

Немой восторг будил он самовластно,

Но сумрака кругом не одолел.

Пускай клянут, волнуяся и споря,

Пусть говорят: то бред души больной,

Но я иду по шаткой пене моря

Отважною, нетонущей ногой.

Я пронесу твой свет чрез жизнь земную,

Он мой — и с ним двойное бытие

Вручила ты, и я — я торжествую

Хотя на миг бессмертие твое.

            Что он потерял — Фет понял гораздо позже. Тогда он лишь отдал дань скорби, ему предстояла служба в гвардии, другие заботы, цели... Но придет время — и горестная тень властно возьмет все, в чем было отказано живой Марии Лазич. 

         Сорок лет спустя после этих событий больной, задыхающийся старик думает о том, чего стоило 20-летней девушке то спокойное прощание:

Долго снились мне вопли рыданий твоих, —

То был голос обиды, бессилия плач;

Долго, долго мне снился тот радостный миг,

Как тебя умолил я — несчастный палач

            Среди ночи поднимают его утаенные ею тогда слезы — вопли рыданий стоят у него в ушах. Вновь и вновь вспыхивает видение: бежит пылающая фигура, загорается факелом и выплавляет строчки, которым предстоит войти в учебники:

Я верить не хочу! Когда в

 степи, как диво,

В полночной темноте,

 безвременно горя,

Вдали перед тобой прозрачно и

 красиво

Вставала вдруг заря.

И в эту красоту невольно взор

 тянуло,

В тот величавый блеск за

 темный весь предел —

Ужель ничто тебе в то время

 не шепнуло:

Там человек сгорел!

И гениальное:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

               Всю жизнь, до конца дней своих Фет не мог ее забыть. Образ Марии Лазич в ореоле доверчивой любви и трагической участи до самой смерти вдохновлял его. Жизненная драма изнутри, как подземный ключ, питала его лирику, придавала его стихам тот напор, остроту и драматизм, которого иным недоставало. Его стихи — это монологи к умершей возлюбленной, страстные, рыдающие, исполненные раскаяния и душевного смятения.

Подала ты мне руку, спросила: «Идешь?»
Чуть в глазах я заметил две капельки слез;
Эти искры в глазах и холодную дрожь
Я в бессонные ночи навек перенес.